|
|
| Щёлкни по заголовку, чтобы перейти на сайт | 21.11.2009, 23:39 |
Автор, правда не пишет давно, что жалко...
Совершенно поразительный язык, часто ненорматив - предупреждение тем, кто не переносит, но как гармонично... |
Морской бой
Он был рыжим физиком, здоровущим - мне так казалось с высоты девяти
лет, еще эпилептиком, и пах пронзительно, едко. Приходилось играть с
ним в морской бой и дышать ртом, злясь на свое чутье. Легенда его
детства была чужой сказкой без конца. Папа честно рассказал мне, как
физика били сызмала солдатским ремнем до потери сознания, как он решил
умереть совсем, наглотавшись люминала, да ему не дали. После этого его
стал хватать кондратий в перерывах между физикой и звездами на спине.
Уходя на работу, папа оставлял на столе ложку и наказывал мне спасать
рыжего, в случае чего. Мы играли в морской бой и косились на ложку.
Иногда к нему приходили женщины, они шептались в коридоре, хихикали,
прощаясь до вечера. Физик возвращался, пах еще сильнее и улыбался
веснушчатыми губами. Я успевала разведать его позиции и выигрывала бой.
Меня тошнило от страха, от запаха, от бисера пота на его крупных руках.
Мы смотрели на ложку. Он оплыл лицом и молча полез на стену,
выцарапывая куски штукатурки, потом упал на пол, нечеловечески,
шамански выплясывая на спине свое беспамятство. Я не могла разжать
челюсти, ни его, ни свои, и хотелось две ложки на столе.
Потом у меня получилось.
Вечером мы снова играли в морской бой, а ложка лежала на столе. Я
проигрывала без разведки, раз за разом. Папа пришел с работы, посмотрел
на рыжего физика, и сказал мне - "ты молодец". Последний корабль был
потоплен, и меня перестало тошнить. * * * Землей пахнет воздух, нити основы натянуты в раме темного дерева - рисуй что хочешь.
Старуха Мемелька «ткачит» свой ковер.
Вся избушка в коврах, тяжелых, распластавшихся на полу, на сундуках, и стены тоже обняты.
Красные цветы на черном, черная земля в красных цветах, не знаю, почему так.
Завяжи узел, маленьким ножом, звериным когтем с костяной ручкой отрежь
нить, деревяшкой-бийкой остукни плотно, и снова – завяжи узел, отрежь
нить, так много раз.
Старуха быстрее меня, и потому не торопится.
Говорит, уметь завязать узел важнее, чем уметь отрезать нить.
Я учусь уметь, и поэтому тороплюсь.
Старуха Мемелька распускает на черной земле красные цветы, я распускаю в красное пальцы.
Она улыбается едва, теперь мы обе не торопимся.
Вокруг просто слышится, что жизнь.
А ковры прохладные на ощупь. Жизнь на луне
Голод не тетка, а дядька-хозяин. Давит, поддавливает, под ложечкой
посасывает(кто у кого?), шепотом в уши, с гордостью в споре. А Бушуев
такой маленький еще.
Сосед напротив протягивает трешку, смотрит понимающе в сторону, - на, возьми.
- Нет, я не могу. Спасибо.
- Да.
Абсолютное понимание в эту минуту.
Соседка снизу, громкоголосая баба с распаренными от бесконечных стирок
руками зовет - айда с нами исть!, усаживает между пятерки своих.
Одуванчики голов склонились над тарелками, стучат ложки, шмыгают носы,
говорит радио.
- Эх, оглодыши, - скажет баба и встреплет затылок младшему.
Не буду наедаться впрок, такой вот зарок, только куда там - все подчистую, ведь не каждый же день.
На вторую ночь вплавь через реку к огородам, там картошка. А река
жадная, сама голодная, заманит на середину, крутит судорогой ноги -
съем сейчас! Отдышался на спине, как учили, то ли слезы, то ли вода с
лица. Выплыл, слушал, как сердце в горле танцует. Костер в подкопе от
ветра и чужих глаз, угли трескаются жарким гневом, печенки
перебрасываются с руки на руку, желтые на разломе, пачкают рот сажной
коркой, и в животе тепло. Соль на бумаге, ночь на исходе, сон в глаза.
Голод не тетка, зима не соседка, сбивает в стаю - столь же, таких же. По-за реку не за чем уже, хоть и пешком можно.
Он самый худой был и малый, поэтому старшие отожмут тихо дверь садика,
подсадят его в подавало - только носи успевай, пока сторож смотрит
бутылочные сны.
Бушуй держал в руках круг масла - луна на небе, и
в ладонях луна, - чуял топь, вот как пальцы сквозь, вот бы с хлебом, и
чай, чтоб запить, и на луну - уууууу. Споткнусь или упаду?
Выюркнул из подавала пустой, встал перед старшими - не буду. Тох, тох в лицо - попутал, пацан?
- Крепкий будто, - шепнулись меж собой и отошли.
Он улыбался разбитыми губами и знал теперь - голод не тетка, а мамка, папка, святой дух и угодники.
Главное - луна на небе, на месте Старик
«А чо, мы тогда дворами жили, зазаборно. Старухи на лавочке, детишки в
песочке сидят, белье на веревках сушится, мужики и бабы на работе. И в
каждом почти дворе свой безногий фронтовик, с войны-то всего лет
пятнадцать прошло. У нас тоже был, Николай Иваныч, да наскоро его
Иванычем все звали. А еще пацан был, Лешка, лет 10 всего, но
хулиганистый. Батя у него каторжанин, так взойдет в дом на неделю,
пропьется и айда обратно на тюрьму. Неспокойная семейка, громкая.
Лешка где-то шнырил однажды и нашел каску немецкую. Он бы и не знать,
да больно зловещая она была, тусклым светом глаз приманит, не
оторваться. Прятал ее в старых дровяниках, пуганый был батиным ремнем
не раз. А тут начало лета ну и жаркое стояло, только что не в пожар.
Пух еще с тополей дождем не прибило, и все жарит да парит солнышко. Все
старухи по домам попрятались, как куры на шесток. Только ребята во
дворе играют. А Лешка с каской своей трофейной возится – примерит да
утонет в ней с ушами, да снова ее песочком чистит.
Пацаны в ножики забились, потом давай пистоны вышибать, ну на лентах которые. Тут они пух этот проклятый и запалили.
Огонь с голодухи так и полыхнул в стороны, к дровяникам побежал. Ребята
его топчут ногами, да не уймут, разбежались от страха. Лешка увидел,
что беда, и стал из бака каской воду таскать. Заливает жар, а огонь в
него паром плюется. Но Лешка все равно зачерпнет в каску воды, и бегом
обратно. Иваныч из окна увидел, заковылял на двор, одно плечо костылем
подпирает, в другой руке ведро несет. Так вдвоем с Лешкой и тушили.
Уж потом Иваныч приметил, в чем Лешка воду таскал. А тот каску за спину
прячет, и глаза в землю, только бы не разреветься – чует уже ремня
батиного. Только Иваныч вдруг говорит ему – ничо, Леха...ты ее на
голову-то не надевай, а так пусть будет…ничо. И бате про каску не
сказал, значит. Не сказал, да и все тут.» Языковое (не колбаса)
Грустный мент все приходит и беззвучно плачет. Упрекает в
невозможности. Негоже лилиям прясть, а девицам ругаться матом. Тем
более на нем говорить.
Скажу ему заученное - можно быть, можно стать, не можно перестать. Ну ладно, перестаю и тревожно вслушиваюсь.
Я хочу сказать, а горлу больно от столпившихся там слов. Конвертируй давай каждую фразу, по курсу Моралите-банка.
Безгласно, как же мне безматно сейчас. Слова постояли и ушли. Пока
болтались у меня внутри, переженились все со всеми, хорошие с плохими,
длинные с короткими, родили полукровок – крепких, веселых. Уходили
семьями, оставили сухие шелестинки шагов, оставили меня.
Утренняя проходка по цеху, я безголосая - здравствуйте, как вы тут, справляетесь? Все здоровы? Будем жить?
А в ответ грустные лица, серые без солнца улыбок, недоумение в сонных
глазах, уши не пеленгуют сигнал. Как я вас разбужу – безгласно,
безматно, шелестящим «здравствуйте, как вы тут, справляетесь»?
Нам нужно работу делать. И каждое утро говорить друг с другом на нашем
языке. Поэтому я счастливо матерюсь от души, освободившись от
приходимца с грустной рожей. |
|
Переходов: 376 | Добавил: tiles
| Рейтинг: 0.0/0 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
|
| Статистика |
 |
 |
Онлайн всего: 1 Заглянувших: 1 Пользователей: 0 | |
|
