Из книги моего друга Сергея Ханина (смотри сайт одноклассники)
И дёрнул леший меня за ногу…
Три года скитаний по разным уголкам страны за длинным рублем позади, и теперь я могу с улыбкой говорить: «Эх, и дёрнул же меня тогда леший за ногу. Ох, и щёлкнуть бы ему рублём этим, да по носу его не менее длинному»
Но не скажу, потому как, несмотря на все передряги, которые довелось испытать, появился за эти годы какой-то ощутимый довесок к жизненному опыту. Остались, опять же, записи, которыми спешу поделиться с читателем.
А началось всё с того, что гайки на прежней журналистской работе стали закручивать с невероятнейшей скоростью. И когда в редакции получил зарплату несколько меньшую прожиточного минимума, я сразу сделался грустным и впал в дилемму: опоить себя зельем или купить верёвку с мылом — домой заявляться с таким вознаграждением за труд было невероятно стыдно.
Выбрал, как ни странно, второй вариант. Купил добротную верёвку, но, к счастью, на мыло хозяйственное и этих денег не хватило. А тут, как говорится, на ловца и зверь бежит. Позвонил из Омска однокашник и бодро так сообщает, что у них в городе есть мощная фирма, «Мостовик», которая возводила и уникальный мост на остров Русский, и океанариум на Дальнем Востоке, который чуть ли не занесён в Книгу рекордов Гиннесса, и пятое, и десятое. И сейчас вроде будет сочинскую Олимпиаду обихаживать и много будет интересной работы. А однокашник мой в этой фирме, оказывается, начальник изыскательского отдела. «Ты только, – говорит, – какие-нибудь корочки помощника бурового мастера (помбура – авт.) приобрети, сам понимаешь – бумажка официальная нужна, и я тебя устрою. Но имей в виду, тут с железом придётся возиться, а ты ведь, поди, тяжелее ручки и не поднимал ничего».
Я малость даже вскипел: «Сам ты ничего тяжелее своих частей тела не поднимал! Попробуй попиши о том, как всё у нас гладко и хорошо, выскажи своё мнение, да ещё и втык за него получи, тогда и посмотрим, что тяжелее: моя ручка или твоя бурильная штанга».
Нищему собраться — только подпоясаться. Супругу я убедил, что по поводу частых и долгих расставаний не стоит печалиться. Раньше вон мужика из-под венца прямо на 25 лет в царскую армию забирали, а мы уже достаточно ноздря к ноздре пожили. И рубль длинный издалека всё одно лучше моей постоянно кислой от безденежья рожи. Вроде уговорил.
Корочки я получал в бывшем училище геологов. Сидел на курсах среди молодёжи, что старый трухлявый пень посреди опят. Печально было смотреть на молодёжь. Кто-то горит желанием и тешит себя надеждой угадать на Север, на «нефтянку с газом», заколачивать бабки. Даже какой-то дрищ в курительной комнате мечтательно делился якобы секретом, что нефть не сегодня-завтра обнаружится прямо в исетском огороде у его тётки, и он тоже будет в «бабках» купаться. На деле же я понимал, что по большому счёту никому они уже не нужны ни на Севере, ни где-либо ещё. И дай Бог хотя бы одному-двум из потока устроиться по специальности. С такой вот печалью я глядел на это не моё уже поколенье.
На меня же с печалью смотрели преподаватели. На их лицах читалось: «Да куда ж тебя понесло, старый хрыч, в бурильщики? Там нужно молодое лошадиное здоровье». Но я был упрям, пояснял, что мне нужны лишь корочки. Бурить мне придётся не нефтяные километровые, а неглубокие скважины для строительных изысканий.
И с внимательным ликом слушал лекции о промывочных жидкостях, каких-то бурильных яссах, язви их в душу. В одно ухо влетало, в другое, конечно, тут же и вылетало. Но через пару месяцев с вкусно пахнущими свежеиспечёнными корочками я прибыл в Омск.
Михалыч – первый мой сэнсэй
Жил я в однокомнатной квартирке с простенькой мебелью и не держащим воду унитазом. В Омске, похоже, во всех квартирах унитазы страдают недержанием воды. Квартирка была снята задолго до моего приезда большей частью для редких командированных, для пьяных баталий, ну и для различных интимных утех. Когда «Мостовик» был повержен москвичами, и я сидел ещё в ожидании «у моря погоды» без копейки в кармане, решил как-то навести от печали и скуки генеральный порядок. В недрах под диваном обнаружил золотую серёжку с микроскопическими бриллиантовыми блёстками. «Ого, ну и оргии бывали тут, если даже сережки из ушей вылетали», ¬– мысленно возликовал я, поблагодарил Бога и понёсся с голодным брюхом и золотой серёжкой в ломбард. Но это будет потом, а пока...
Пока мне выдали новенькое рабочее обмундирование: различные куртки и комбинезоны со светоотражающими лампасами, болотные сапоги, боты, в которых и на Северном полюсе можно жить. Даже финский спальный мешок и очки от солнца чуть ли не итальянской фирмы. Дома перед зеркалом напяливал болотники, очки и чувствовал, блин, себя уважаемым человеком.
Несколько дней проходили медкомиссию, самым впечатляющим моментом которой были уколы, которые уберегут меня, как пояснили молоденькие медсестрички, от случайных связей. С кем бы вы думали? С клещами.
Одной из первой предстояла длительная командировка в Туву, или Тыву, что так и эдак правильно. Правительство страны будто бы договорилось с бывшим зятем Аллы Пугачёвой Байсаровым, который является одним из хозяев Енисейской топливной компании, пополам построить железную дорогу Кызыл – Курагино. С тем чтобы начать потихоньку высасывать нетронутую первозданную тувинскую природу на предмет полезных ископаемых. Более 400 километров. За эту дорогу брались уже не единожды, но всякий раз строительство в силу разных причин забрасывали. И вот мы должны приступить в качестве очередных изыскателей к увековечиванию своих имён в грандиозной стройке.
Но сначала предстояло тщательно приготовиться к поездке. Несмотря на то, что вся техника от кувалды до современных бурильных установок «УэРБешек» была как с иголочки, всё надо было причесать на свой лад.
Кода я робко переступил порог огромного цеха-гаража, где всё сверкало миллиардами искр, пронзительно визжало и грохотало железом, на смену гордости, которую я успел уже впустить в своё нутро в результате представления себя не каким-то там клерком, протирающим штаны в кабинете, а РАБОЧИМ человеком, начал вползать страх: а туда ли я напросился, а не рухнул ли я, действительно, с дуба на старости лет?
Мне показали на человека небольшого ростика и сказали:
– Это твой буровой мастер. Зовут Михалычем, прошёл огонь, воду и медные трубы. Давай за ним, как ниточка за иголочкой: внимай, подмечай, помогай. Он — один из старейших в геологии, так что цени.
Когда разглядел Михалыча поближе, страх в меня уже не вползал, а метался бешеной птицей, пойманной в силки. Хмурый Михалыч был немногословен, суров лицом и на его руках я еле-еле смог насчитать что-то около семи с половиной пальцев. С ужасом подумал: «Если этот сэнсэй так работает, что без пальцев остаётся, то что взять с меня? Вообще, что ли, без башки буду ходить?»
Дальнейшие, уже в Кызыле, события покажут правдивость этих слов и сомнений, но сейчас отступать было некуда. Михалыч плотоядно улыбнулся. Он уже знал, что я бывший журналист, решил сменить сферу деятельности, что мой однокашник — наш общий начальник, но его – Михалыча – это никак не волнует. И этот фрукт, то есть я, попал в его цепкие, беспалые лапы, и он должен будет из меня что-то слепить. «Ну-ну, журналист, значит, сейчас мы тебя щелкопёрить будем», – было написано на его суровой физиономии.
Я-то думал, он мне сейчас, как в школе, начнёт все разжёвывать, рассусоливать. А он всучил кусок железяки и сказал, что надо из неё какую-то хрень вырезать болгаркой. Где взять болгарку, что вырезать, еще раз поподробней — это Михалыча не волнует. Сам он пошёл далее творить — под свои заскорузлые ручонки затачивать бурильную установку на основе КамАЗа, чем снова ввёл меня в неописуемый ступор. А именно, подошёл сзади к КамАЗу, сам себя спросил: «А это ещё что за муйня?» и, за пару секунд провертев что-то в своём богатейшем жизненным опытом мозгу, полоснул хладнокровно по «муйне» газовой горелкой. «Муйня» от новенькой, только что с заводского конвейера, бурильной установки отлетела, по суровому мнению Михалыча, за ненадобностью. Оказалась излишней для него барской роскошью. На самом деле это был уровень, с помощью которого, перед тем как приступить к бурению, КамАЗ должен принять горизонтальное положение. Особенно необходим этот уровень в горных условиях, как раз там, куда мы собирались ехать в командировку.
Я же в этот момент еле-еле отыскал в огромном производственном пространстве болгарку. Впервые взял этот грозный увесистый инструмент в робкие руки и приступил к колдовству над железякой. Болгарка взвизгнула, словно молодой недорезанный поросёнок, и сразу же запросилась из рук в небо. Но я не отпускал её, хотя она и выкручивала мне плечи и норовила отпластать ноги и всё, что между ними. Почему-то не отключалась, хотя нажимал на кнопку «выкл.» так, что палец хрустел, а глаза из орбит вылезали. Едва добрался до оголенной розетки и вроде как зубами — не помню уже – выдернул шнур. «Болгарский поросёнок» успокоился, я был мокрый, как курица, где-то в глубине цеха в сварочном чаду плавала самодовольная ухмылка Михалыча.
Кувалдой чпокнуть – плёвое дело
И таких дней было ещё немало, прежде чем выехали в командировку. Всякий раз, надышавшись угарным смрадом, наслушавшись железного «тяжелого рока», насмотревшись невероятных картин, к примеру, видел, как натурально горел кусочек железа, я приходил в свою норку и валился на диван, что называется, без задних ног. И можно было услышать, но лишь особенным слухом, как тело благодарно откликалось на сей тяжкий труд. Мышцы начинают тонко звенеть и петь и сами постепенно обретают некоторые свойства железа. Мазут на руках уже до конца не отмывался, и руки пахли, как мне думалось, настоящим мужчиной. Ладони становились шершавыми, так что в скором времени я уже мог ими без помощи всякой тёрки натереть морковки в салат. Потихоньку стал отпускать бороду.
Помимо технической части мы ещё совершенствовали и свои головы. Посещали какие-то курсы по технике безопасности, по умению управлять моторными лодками. Получил ещё одни корочки, дающие право брать в руки топор и рубить дерево. Так что, помимо всего прочего, ещё и дровосеком стал. С этих курсов вынес, что у лесорубов всё как у пьяниц: прежде чем свалить дерево, необходимо сначала недопить, затем подпить, а потом и совсем всё пропить. А точнее, по очереди сделать на дереве подпил, недопил и пропил. А иначе падающее дерево станет неуправляемым, кинется к тебе со своими объятиями и поломает хребет.
В свободное время бродил по зимнему Омску, по местам студенческой юности. Когда в конце 70-х приехал сюда поступать в сельхоз, это был город-сад с широкими проспектами, с огромными дворами. Дождик пройдёт и никакой грязи, и непонятно куда исчезает вода. В Тобольске-то мы в ту пору в сапогах даже спать ложились.
Сегодня Омск изменился: дороги в колдобинах, летом по дворам ветер играется с мусором из старых ржавых контейнеров, а ёлки с Нового года могут у помоек пролежать до самого лета. Обеднел Омск, но люди в нём, как и в былые годы, большей частью остались доброжелательными. И ребятишки — непосредственные. Неподалёку от дома в порушенной хоккейной коробке играют в хоккей пацаны. Разного возраста, кто-то на коньках, кто-то в валенках. Самый маленький с великим усердием умудряется обвести всю команду противника и забить гол. Старшие соперники с досадой чешут затылки, а этот герой поправляет съехавшую шапку и, озарённый невероятным счастьем, орёт на весь двор:
– Вот так, б..., авангард играет в хоккей!
От этого крика не только вороны срываются с тополей, но и бабушки, сидящие во дворе, чуть не валятся в сугробы. Невероятная гордость за родную омскую команду «Авангард» прожигает насквозь всех без исключения.
Незадолго до отъезда удалось принять и первое боевое крещение — в качестве депутатской помощи генерального директора «Мостовика» срочно понадобилось пробурить несколько скважин в одном из лечебных заведений Омска. Меня и послали с бригадой молодого бурильщика Димы. Скважинки бурились легко, но мороз стоял жуткий. Я смотрел на свою будущую работу заворожённо. Чувствовалась слаженность работы всех механизмов и человека с техникой. И вдруг... Что-то застопорилось, с кем не бывает. Я было бросился на установку грудью, как Александр Матросов на амбразуру, чтобы поправить производственную идиллию. Но Дима вовремя чуть не сшиб меня кулаком на лету:
– Не смей грабли совать, куда собака хвост не суёт. Останешься без конечностей.
Потом слегка потеплел и дал задание:
– Возьми кувалду и чпокни кувалдой.
«Чпокни» было слабым синонимом того, что употребил Дима.
Я виновато улыбнулся, взял огромную кувалду и... чпокнул. Всё пошло как по маслу.
Тува — это маленькая Италия
И вот мы в дороге. Позади остался дорогой сердцу Омск, впереди — необъятные, неведомые просторы загадочной Тувы. В офисе руководство не уставало напоминать, что край этот — дикий. Любое его освоение местные аборигены считают великим злом. К примеру, население Ээрбека, посёлочка, возле которого мы и должны были начать бурить скважины под строительство железнодорожной станции и железной дороги, уже поклялось на крови отстреливать всякого, кто придёт разворачивать великую стройку. Так что после восьми вечера чтобы все были в кроватях и не смели «шариться» по Кызылу. Успокаивало лишь одно, что кто-то, вроде со знанием дела, ляпнул: «Тува — это маленькая Италия».
Ехал в газончике с будкой — своеобразный «домик на колёсах». Всё в нем предусмотрено для проживания в дикой тайге: кухня с раковиной и газом, четыре топчана в стиле вагонного купе, даже телевизор махонький к потолку привинчен. Водитель Валера почему-то был шибко суров, наверное, воображаемые стрелы из лука горных тувинских племён, прошивающие насквозь его голову, не давали ему покоя.
За нами «плелась» буровая установка на базе КамАЗа, за рулём которого был молодой, размером с Николая Валуева, деревенский паренёк Вася Лебёдкин. Василий, видимо, страдал географическим кретинизмом, потому как постоянно заруливал не туда, куда следует.
Дорога до Новосибирска была словно песня, бетонка без сучка и задоринки. Сёла, правда, большей частью всё грустные, торчат из камыша и рогоза. Одно вроде так и называется – Неудачино. Но люди там не падают духом, цепляются за стихийный придорожный бизнес. В Чанах (озерный край) торгуют всевозможной рыбой, где-то пытаются медком подсластить жизнь путника, а где-то норовят всучить простой берёзовый веник или тёплые вязаные носки.
Темнеет рано и быстро. Только что в лучах уходящего солнца мелькали золотистые стволы сосен, и вот уже непонятно откуда вынырнула луна. Чувствуется дыхание сибирского мегаполиса. Будто в сугробы, ныряем в густые туманы озёр и приобских стариц.
Ночевать остановились в селе Машково. Вася в целях экономии средств завалился в своём КамАЗе, а мы – в придорожном мотеле. Мотельишко так себе, но цены... В «нумерах» погуливает ветер, свет от лампочки, как у негров в любопытном месте. Однако хозяйка «нумеров» не падала в грязь лицом и с гордым видом совала нам в нос индивидуальные вешалки для одежды, будто они лишь и являются атрибутом пятизвездночного уровня любого отеля. Валера наконец-то подал признаки жизни, выдавил из себя тусклую фразу: «Яйца помёрзнут». Женщина вскинула вопросительно бровки. Оказалось, в машине остались яйца и колбаса, взятые Валерой в дорогу, и при таком морозе они превратятся в лёд. Работница гостинки – видимо, крепко в ней засели Валерины слова – принесла для обогрева так называемую «ветродуйку».
Улыбку вызвала обнаруженная на тумбочке картонка со словом «не беспокоить», ну, как в крупных отелях вывешивают снаружи проживающие, желая, чтоб их утром не беспокоили уборкой и прочее. «Боже мой, – подумалось мне, – да в этой норе хоть вывешивай, хоть не вывешивай. Заплати лишь наперёд и ложись помирать в «нумерах энтих» – никто тебя и месяц беспокоить не будет. Пока не придёт лето и ты от жары не начнёшь пованивать».
Леденцы за ночь в машине так околели, что, попадая в мой рот, тут же лопались. Зеркало заднего вида в куржаке. Едешь в хвойном тоннеле, и вдруг возникает вывеска, говорящая о том, что всего лишь в 1700 километрах отсюда находится место, где утопили Колчака. Как-то велико всё это. Душа замирает от имеющихся и предстоящих ощущений.
Ленин вовсе не в ссылке был, а в санатории
Города и веси проскакивают почти мгновенно. Жаль, что времени останавливаться совсем нет. Вот уже и город Мариинск, который знаменит не Мариинским театром, как я, бестолочь, думал раньше, а всего лишь женской исправительной колонией и ликёроводочным заводом, которому уже более ста лет.
Ещё один день канул в Лету. Вот уже и Ачинск заблестел огнями. Заводские трубы, огромная рукотворная гора, наверное, отвалы. Чувствуется мощный металлургический размах. Даже луна здесь кажется алюминиевой.
Название красноярского города Ужур переводится как «яма». И действительно, яма какая-то. Большая деревня. В нём мы чуть не задавили щенка, умудрились затеряться в трёх соснах, потеряли Васю и федеральную трассу М-53.
Здесь уже чувствуется предгорье. Всё чаще стали попадаться курганы, обрамлённые стоячими камнями. Древние могилы хакасов. Современные кладбища также удивительны: вместо памятников – необычные мавзолеи типа Тадж-Махала.
Коней много в этих местах. Стоят в снежной бахроме будто истуканы и никаких телодвижений. Один только фыркал, видимо, в честь его и получил название посёлок – Фыркал-1.
Красавец Енисей в скалистых берегах. Не река, а — мужик!
Столица Хакассии – Абакан – весьма компактный, аккуратный, чистенький городок. Вспомнилось: с детства меня с этим городом связывала тушёнка с коровьей мордой на жестяной банке. Тушёнку здесь делают до сих пор, корова на банке вроде не изменилась, а содержимое стало пожиже. Мне этой тушёнкой ещё предстояло обжираться в Туве.
Неподалеку от Абакана Минусинск. Наконец-то понял, почему он так называется. Пока ехали до него, мороз везде был от силы 20-25 градусов. Как только въехали в Минусинск, будто провалились в Северный полюс. Уши даже под шапкой сворачивались в трубочки. Думал, глаза выскочат из черепной коробки. А ещё говорят, что в Минусинске выращивают самые вкусные во всей стране помидоры. Тут бы свои «помидоры» не отморозить...
Двери в гостинке не закрываются плотно — обросли слоем наледи. Вход в нумера прямо с улицы. Во дворе – заваленный снегом бассейн, видимо, гостинку для моржей строили. На стенах картины рубенсовских обнажённых дев. Кажется, что и они от мороза покрылись пупырышками. Всю ночь мужики периодически выскакивали наружу прогревать технику. Кряхтят, тяжело дышат, охают, входят с клубами пара. Валера тоже не в настроении, говорит: «Соляра — говно».
Наутро только выехали из Минусинска и опять вполне терпимая температура. Прямо какой-то феномен природный.
А вот и знаменитое село Шушенское. На указателе значится: «Санаторий». Валера вновь осерчал:
– Бл..., все мы раньше думали, что Ленин был в ссылке, а он, оказывается, по санаториям шастал.
Местные рассказывают, что и впрямь Владимир Ильич любил здесь покушивать шанежки с деревенской сметанкой да постреливать зайчиков. Будто бы и Надежда Константиновна здесь его навещала. Ну чем не санаторий?
Последним населённым пунктом, в котором ещё чувствовалась связь с цивилизацией, был Танзыбей. Здесь все делают остановку перед трудной дорогой в горы. Несколько кафешек с вкусной едой, торговые ряды с местным таёжным товаром: орешки кедровые, жир барсучий, сало медвежье (или наоборот), корешки женьшеня и прочее, и прочее. Более всего мужиков привлекают настойки для мужской силы на рогах молодых оленей. Валера отхватил аж два пузыря. Я грешным делом подумал: «Да уж, нехилый запас в командировку на полгода. Как бы там, в Омске, не начали расти оленьи рога у жены Валериной… Свят, свят, свят. Типун мне на язык».
Ну, перекусили и далее в путь. Отвесная скала над самой головой вызывает трепет. Табличка, предупреждающая, что возможен камнепад. Горные речки Буйба, Арадан... Одни названия как удары кувалдой по башке. Долины плавают в облаках, завораживают. Расстояния, размеры — нереальны. Сухие ели внизу кажутся спичками. А над головой огромные мощные птицы. Такие огромные, что в голове невольно промелькнуло: «Боже, кого они здесь едят? Нас с Валерой им на пару жевков не хватит». И всё же горы есть горы. И пусть у меня заложило уши, а от снежных вершин ослепли глаза, дух всё равно захватывает до самого копчика. Счастье во мне плещется, что в бокале шампанское.
Мне снились круглые гробы...
Самый высокий перевал был преодолён с огромным трудом. У Валеры, кажется, подрагивали руки. И вот дорога пошла на спад. И вдруг открылась необозримая долина, у начала которой наша трасса (кстати, единственная в этих местах) была едва заметной ниточкой. Там небольшое тувинское селение Шевелиг. С постом ГИБДД, мимо которого ехать требуется со скоростью черепахи. Вот и первые тувинцы в национальных костюмах гаишников. Круглощёкие, заинтересованные. Велели открыть наш «домик на колёсах».
– Вай, вай, вай. И спать можно. И мыться, и кушать готовить... А лыжи зачем?
Мы везли около двадцати пар охотничьих лыж, чтобы нашему брату-геодезисту было легко передвигаться по снежным горам. Тувинцы посерьёзнели, видимо, учуяли какую-нибудь контрабанду. Граница с Монголией ведь в двух шагах, вдруг мы туда начнём лыжи сплавлять. Или, что ещё хуже, бегать туда на этих лыжах с какими-нибудь задумками шпионскими. Но я был настроен великодушно:
– Да вот, к сочинской Олимпиаде готовимся. К вам едем тренироваться.
Шутку тувинцы оценили – ни рубля с нас не взяли. А лишь спросили, нет ли у нас полевой сумки-планшета. Уж шибко им любятся эти планшеты. У нас с Валерой, к сожалению, таких сумок не было.
Ещё пара часов, и с оседающим солнцем мы въезжаем в окутанную зимней тревожной дымкой и угольной мглой столицу тувинской республики. Кстати, флаг Тувы очень похож на флаг Украины: те же цвета – желтый и голубой.
Мост через Енисей, и Кызыл встречает нас руинами и останками советских промышленных предприятий. Мрачные длинные заборы с надписями типа «Слава КПСС», «Вперёд к коммунизму!». Радость путешествия куда-то улетучилась, в душу закрадывается тревога. Темнеет стремительно, и в голове стали всплывать наказы руководства: «После восьми не сметь выказывать на улицу носа! Местная молодёжь сплошь бродит с тесаками за голенищем и способна за пару секунд разделаться с кем угодно, точно с баранами».
Машины по договорённости с какими-то хозяевами ставили в какие-то гаражи якобы тёплые. Но наутро Валера матерился, что в этом «тёплом» гараже только свежих покойничков хранить. Возле сторожки – свора собак. Местный Шарик с местным Тузиком норовил произвести действия сексуального характера, при этом косо поглядывая на нас. Навстречу вышел на круглых косолапых ножках старый тувинец. Беззубый, с прожжённым лицом, на котором, казалось, навечно застыла угодническая улыбка. Пока он открывал огромные ворота, я успел глубже заглянуть в его лицо. В бездонных глазах с карим отливом таинственным огоньком блеснул луч закатного солнца. Казалось, в этих будто угасающих глазах само солнце умирает навечно. Наверное, до конца дней своих не забуду этого взгляда.
Поначалу мы поселились, пожалуй, в лучшей гостинице Кызыла с чудным названием «Имени национального героя Буяна Бадырги». Имя Буян сразу насторожило: «Вот почему следует опасаться тувинцев, они любят буянить», – выпорхнула догадка. Хотя, как выяснилось позже, многие тувинцы действительно много буянят, но если у нас буян – развязный, неугомонный человек, то у тувинцев с точностью до наоборот: буян – значит, сильный и благородный.
В холле гостиницы Вася по простоте деревенской достал из недр своих одеяний толстенную пачку денег, перехваченную резинкой, и стал отсчитывать сумму, требуемую за жильё. У Валеры глаза чуть не выпрыгнули из орбит, а губы превратились в шипящую гадюку:
– Ты офигел!? Спрячь сейчас же! Вон, тебя уже «пасут», чтобы потом ножиком по горлышку.
В углу на диванчике сидели двое подозрительных тувинцев. Вася изменился в лице и быстрёхонько упрятал банкноты обратно в свои недра.
В гостинице – красные дорожки, часы со временем Нью-Йорка, Токио, Новосибирска, Кызыла и Улан-Батора. Причём в последних часах я незримо чувствовал какое-то преклонение тувинцев перед монголами.
Спать я рухнул, как подкошенный стебель. В первую ночь на тувинской земле приснился странный сон. Будто всех нас — работников «Мостовика» – кто-то неведомый упаковывал в деревянные огромные шары, предварительно обложив мягким сеном, и спускали эти шары со скал. Своеобразные круглые гробы на счастливчиков: кому повезет не разбиться, тому и жить. Во сне видел одновременно и себя внутри шара, и всю картину со стороны: как шары летят с бешеной скоростью к подножию гор, собирая ухабы снега, налетая на деревья и разлетаясь в щепки. Кстати, сон этот мне снился несколько раз.
Маленький, бедный и очень опасный – Кызыл
Происхождения столицы Республики Тыва не знаю, но мне видится так: будто бог спешил по делам своим через Саяны, шибко устал, спотыкаясь о неуклюжие горы, в сердцах плюнул на них — так Кызыл и появился.
Город крохотный, при желании за час весь обежать можно. Сначала вообще показался каким-то убогим рабочим посёлком, но потом обнаружил, что здесь есть центральная площадь с массивными чиновничьими зданиями и каким-то буддийским огромным барабаном, который надо крутить и будет тебе счастье. Также на берегу Енисея обнаружил стелу в честь центра Азии. К барабану долго не решался прикоснуться, но однажды осмелился. Сверху позвякивали колокольцы. Надеюсь, мой бог не осерчал на меня за это.
Светофоров немного, и все они какие-то низкорослые. Навскидку чуть более десятка девятиэтажек и около тридцати пятиэтажных домов. Причём сделаны они из кирпича, который добывали где-то на свалках или привозили с Большой земли после разборки ненужных домов. Кирпичи эти будто коровьи шершавые языки. Остальное — бараки и частные домики, причём многие из них спрятаны за высокими заборами из старых, серых, расхристанных досок. Смотришь на эти домики — и сердце кровью обливается. Такое ощущение, что жители Кызыла живут в одной огромной общаге без всяких надежд хотя бы чуть-чуть улучшить условия своей «житухи».
Город ежедневно окутан плотным угольным смогом, так как единственная ТЭЦ и многочисленные кочегарки работают только на угле. Угольная пыль так въелась в снег, что сугробы уже и не сугробы вовсе, а угольные копи. Сквозь угольное тувинское сияние солнце смотрело на нас медной бляхой.
Пару недель жили в гостинице. К работе не приступали, пока руководство фирмы выковыривало последние палки из колёс в договорах по производству работ. Я за это время залоснился жирком, физиономия округлилась, глазки заплыли, так что я и сам стал похож на тувинца. Если от скуки или по питательной нужде осторожно выползали на улицу, то я ещё и ноги старался делать колесом, чтобы со стороны ничем не отличаться от коренного жителя.
У коренного населения, как и у наших хантов и ненцев, в организме нет ферментов, расщепляющих алкоголь. Полторашки, к примеру, «Охоты» вполне хватает пятерым тувинцам, чтобы напиться в зюзю, ещё и на завтрашний опохмел прилично останется. Вечером горячительные напитки в магазинах не продаются. А в выходные дни спиртное на полках ещё и газетками прикрывают, чтобы, значит, народ слюной не захлебнулся. Несмотря на эти показушные меры борьбы с пьянством, люди всё равно умудряются где-то «нализаться» и сразу же превращаются в кровожадных гоминидов. Местные газеты пестрят сообщениями о том, как жена раскроила топором череп мужу или друг проткнул ножом друга.
В продовольственных магазинах обслуживают в основном тувинки. Для них в порядке вещей не додавать сдачи в пределах 10-15 рублей. Если прищучить их на месте – реакция нулевая. Даже дурочками не прикидываются: просто молча возвращают утаённую сумму. На шутки вообще никак не реагируют. Волосы — как антрацит и сплетены в тугие косички. Косички сии чудились мне суровой нагайкой.
В промышленных торговых точках за прилавком уже встречаются и женщины-славянки. Эти предупреждают, чтобы мы следили за своими карманами. Так часто предупреждали, что психика моя заразилась этой боязнью и мне порой начинает чудиться, что кто-то меня в толпе обшаривает, я начинаю непроизвольно поёживаться, и со стороны может показаться, что меня заели блохи.
В гостиничном номере жили вдвоём с камазистом Васей Лебёдкиным. Сдружились. Он мне рассказывал про свою деревенскую жизнь много интересного. Вместе выползали с ним осторожно в магазин за ряженкой. Вася, похоже, без нее – как грудной ребёнок без молока, сразу задохнётся. Вдвоём не страшно. Особенно мне, так как Вася хоть по нраву и мухи не обидит, но если эта муха вдруг его разозлит и мимоходом сядет, к примеру, на бычью голову, то Вася так долбанет по мухе, что и бык околеет разом.
Однажды, когда мы в очередной раз попёрлись за ряженкой, по дороге нам встретилась наша, то есть славянской наружности, женщина. Разговорились. В Кызыле её родители поселились ещё до войны, родных почти никого не осталось, так что куковать ей здесь до конца своих дней. С её слов узнали, что работы в Кызыле, как и по всей России, не густо. И не только для русских. Национальный вопрос здесь как острый нож у горла. Молодёжь не признает ничего: готовы драться хоть с русскими, хоть с монголами, хоть со своими соплеменниками. И это были не пустые слова, подтверждением были нередкие кровавые кляксы на снегу тротуаров.
– Город маленький, бедный и опасный, – горестно подвела черту повествованию печальная женщина.
Неподалёку от гостинки нас остановил голос: «Эй, славяне, дайте спичку».
Я повернулся и малость похолодел: это были те двое подозрительных, что сидели в вестибюле гостиницы, когда Вася демонстрировал пачку денег, собираясь заплатить за проживание администратору. Но Вася не растерялся и с деревенским спокойствием отвечал: «Не курим мы и в зубах не ковыряемся, так что спичек у нас нет».
«Всё, – думаю, – пришёл мой конец». Но на сей раз обошлось.
Ещё хотелось бы сказать пару слов о кызылском общественном транспорте. Автобусов там практически нет, «летяют» лишь жёлтенькие маршрутки, словно пчёлы, сами себя ужалившие. Ни за что не догадаетесь, сколько тувинцев (и нас с Васей) может одновременно поместиться в обыкновенной кызылской маршрутке. Собственным глазам не поверил, когда насчитал однажды 26 человек. Причём кондуктор в каждой маршрутке, обычно молодой парень, всякий раз открывает и закрывает двери ногой за нижнюю скобу. Пассажиры стоят, лежат, изгибаются буквой «зю» по две попы в моё лицо и по три попы на васином колене. А водители за потенциальных пассажиров могут друг другу запросто набить морду.
Наконец-то нам сняли квартиру. Жить в ней предстояло не только нам с Васей, но и бурмастеру Михалычу с молодым геологом Ваней. Как только переступили порог подъезда – шибануло в нос затхлостью, какая бывает лишь в стенах российской нищеты, когда застоявшийся табачный смрад на веки вечные переплетается с гниловатой подвальной сыростью.
Экзотика, блин… аж петь хочется
В трёхкомнатной халупе сплошная экзотика. На кухонном столе клеёнка с огромной дырой посередине, будто это в неё, а не в якутскую тайгу в своё время шлёпнулся тунгусский метеорит. На раковине возле крана покоится веточка можжевельника. Кончик у веточки обожжён. По всей видимости, бывшие жильцы благовонили ею, пытаясь изгнать отсюда злых духов.
В комнатах чуть интереснее: из пола торчали два дивана, две кровати и пара кресел. Всё настолько жутко продавлено, что, кажется, будто всю эту рухлядь выбросили сто лет назад на свалку, но за пару дней до нашего заезда выковыряли и затащили обратно. Более ничего: ни холодильника, ни стиральной машины. Жалкие шторы на окнах замерли от ужаса. Повсюду – угольная бахрома. И за весь этот «сервис» помесячная оплата – более двадцати тысяч рублей! Экзотика, блин...
Ванна протекает, но, слава Богу, первый этаж – можно не волноваться, что затопим соседей. Кто-то из коллег уже занял единственный ржавый гвоздик – повесил свои ванно-банные причиндалы. Вася, увидев ванну, шибко обрадовался:
– У меня в деревне только баня. Давно мечтал поплескаться по-городскому.
И закрылся в ванной часа на четыре. Вышел красненький, довольный и прямиком к своему дивану...
